ПРЕДЕЛ
СКОРБИ
В каждой
книге мы прочитываем лишь то, что способны увидеть в самих себе. Вот почему так
невыносимо тяжело читать собственные дневники. Через них сталкиваешься со своей
неизбежностью. Ведь Я – это всегда, с самого начала некая неизбежность. С какой
невыносимой ношей между ребер приходиться жить, когда осознаешь тесную
взаимосвязь всех вещей. Что ты, словно бог, каждым своим действием, каждым
словом и даже мыслью меняешь весь окружающий тебя мир. Можно ли смириться с
мыслью об этой неизбежной и невыносимой ответственности за судьбу мира? К
счастью, по земле ходит бесчисленное количество таких богов, а еще больше их
уже присоединилось к большинству и, таким образом, личная ответственность
каждого становится мало заметной. По крайней мере, каждым из нас. И именно в
тот момент, когда мы мыслим, говорим или действуем.
Итак,
когда в шесть часов холодного ноябрьского утра луч пыли у меня над головой
испугался предательского звонка будильника, я открыл глаза и понял, что
проснулся в совсем другом мире. Все предметы вокруг были знакомыми, они
заполняли хорошо знакомое мне пространство моей комнаты, и я был совершенно
уверен, что, подойдя к окну, увижу обычный городской пейзаж, такой же, каким он
был еще сутки тому назад. Но все вещи казались только своими двойниками из
другого мира, все предметы и воздух между ними были словно сотканы из другой
ткани. Так было потому, что предметы вообще созданы не из ткани; в неё
заворачивают их на своём дне наши глаза.
Именно
глаза. Глаза, с которыми больше никогда не встретиться. В наказание за то, что
вчера я совершил самый тяжкий из всех грехов. Грех, который каждый из нас
многократно совершает каждый день. Я преступил черту. Я вероломно ворвался в
чужой мир, навсегда оставив в нём свой след. Но это я понял чуть позже.
По
обыкновению я подошёл к окну и отдёрнул правую штору. За окном был виден
обычный городской пейзаж, такой же, каким он был ещё сутки тому назад.
Солнечная пыль туманом покрывала весь видимый сверху город, а на безоблачное
небо было больно смотреть. Но именно этого мне было и нужно. В пятнадцать минут
седьмого каждое утро, кроме выходных, по диагонали с юга на запад небо в этом
месте пересекал самолёт. Я не знал, откуда и куда он направляется. Мог лишь
догадаться, что никакого отношения к местному аэропорту он не имел – он летел
на максимальной высоте, которую, вылетая из него, он не успел бы еще набрать, и
не смог бы ее сбавить, если бы собирался там приземлиться. Поэтому в этом
самолете летели никто из ниоткуда в никуда, что делало его прекрасным выбором
для моей цели. А цель моя была проста: я хотел обогнать время. Когда я довольно
давно изучал теорию вероятностей, мне попалась задача, согласно которой
самолет, совершающий рейсы с определенной частотой, имеет шанс потерпеть в
какой-то момент катастрофу на определенном отрезке своего пути. Решение этой
задачи я уже давно забыл как, собственно, и всю теорию вероятностей. Но мысль
эта спала во мне до тех пор, пока мне однажды не пришлось встать в шесть утра,
чтобы идти на экзамен, к которому я плохо подготовился. Моя ненависть к самому
себе и желание одурачить бессмысленно потраченное мною время в тот момент
перенеслись на никого, летящих в этом самолете никуда из ниоткуда. Мне
захотелось, чтобы этот самолёт взорвался прямо у меня на глазах. Таким образом,
я стал бы свидетелем чего-то такого значительного, что, скорее всего, никто,
кроме меня, не увидел бы, потому что в такое раннее время люди обычно еще спят.
А те, кто не спит, на небо не смотрят, им некогда заниматься ерундой. К тому же
от этого начинают болеть и слепнуть глаза. Об этом событии лишь через несколько
часов передали бы в новостях как о свершившемся факте, а в течение этих
нескольких часов всё случившееся находилось бы вроде вне времени и, будучи
причастным к этому событию, в некотором смысле вне времени оказался бы и я сам.
Когда днем
я общаюсь с людьми и думаю об этом, мне становится тошно от собственных мыслей;
оттого, что я ежедневно целенаправленно встаю в такую рань только для того,
чтобы воспользоваться несчастьем других людей в своих корыстных (и, признаться,
довольно сомнительных) целях. Но, ложась спать и выставляя будильник на
следующее утро, я думаю, что как раз в этой ситуации я не меняю ничьего мира, я
просто могу воспользоваться неизбежностью, которая иначе может вообще пропасть
даром. Таким образом, смерть этих никого приобретет хоть какой-то смысл.
Если бы
те, с кем я общаюсь днем, узнали об этой стороне моей жизни, то они
всенепременно назвали бы меня циником. Или подумали бы так. Лицемеры. Разве не
более преступно каждый день врываться в мой мир, пытаясь изменить его? И разве
только мой?.. Они ежедневно пересекают десятки чужих путей. Но невозможно
пересечь путь даже нескольких сотен никого, просто смотря на них издалека,
откуда неразличимы лица.
Я уверен,
что меня за это назвали бы циником. Вообще, меня часто так и называют, не
понимая, какой делают мне комплимент. Ведь похвалы всегда льстивы, а брань –
искренна, поэтому мне искренне приписывают качество, которое я в себе так ценю.
И я люблю нарываться на комплимент, кокетливо обнажая эту часть своей личности.
Например, когда за ужином я спокойно продолжаю есть, в то время как по
телевизору идет репортаж о гибели тысяч людей в результате стихийного бедствия,
о захвате заложников террористами, или просто о чьей-то смерти. Ведь, разве
возможно остаться живым, если осознать разом все предсмертные муки погибших и
страдания оставшихся в живых их близких? Нет, у скорби есть свой предел. Тогда
зачем же лицемерить? Я не верю, что слёзы окружающих меня в такие моменты людей
порождены скорбью. И вообще, что это слёзы. Это слюна стервятников, которые
жаждут насытиться любовью к себе, вкусив самолюбия других. В конце концов, ведь
мы могли бы никогда об этом и не узнать, и наши пути не пересеклись бы. Зачем
же давать мертвым вероломно менять судьбу нашего мира?
По правде
сказать, я понимал, что, скорее всего, никогда не дождусь ожидаемого. Та
ненависть к себе давно умерла, а ее место заняло желание побыть немного наедине
с собой, посмотреть сверху на город, где всё повторяется из разу в раз, где каждое
утро снова возрождается жизнь, и ты видишь ее, но не присутствуешь в ней. Да и
гоняться наперегонки со временем тоже бессмысленно – силы явно неравны. Однако
в то утро меня мучило неясное чувство. Сначала это вызывало страх. Любое
чувство, которому мы не можем дать имя, вызывает страх. Потом я подумал, что
боюсь умереть заживо, что это чужие угрызения совести, которые обычно всегда
оставляли меня, когда я вечером выставлял будильник и выключал на ночь свет у
себя в комнате. Ведь если это именно они мучили меня сейчас, то значит, я
навсегда разучился быть самим собой. Хорошо, что я, по крайней мере, еще был
способен этого бояться!..
Но при
более глубоком размышлении всё оказалось не так мрачно. Во всяком случае, мое Я
было живо. Просто, вчера вечером я отправил послание, которое изменило чей-то
мир. Но это не был никто, чей путь мне никогда не пересечь. И за это по закону,
не ниспосланному Богом и не писаному людьми, я был обречен проснуться в другом
мире, который был лишь двойником того, в котором я уснул. И это чувство
наполнило меня до предела.
До самого предела скорби.
13.02.2005
Євген Є. Коровін
Коментарі
Дописати коментар