Перейти до основного вмісту

ПРЕДЕЛ
СКОРБИ

     В каждой книге мы прочитываем лишь то, что способны увидеть в самих себе. Вот почему так невыносимо тяжело читать собственные дневники. Через них сталкиваешься со своей неизбежностью. Ведь Я – это всегда, с самого начала некая неизбежность. С какой невыносимой ношей между ребер приходиться жить, когда осознаешь тесную взаимосвязь всех вещей. Что ты, словно бог, каждым своим действием, каждым словом и даже мыслью меняешь весь окружающий тебя мир. Можно ли смириться с мыслью об этой неизбежной и невыносимой ответственности за судьбу мира? К счастью, по земле ходит бесчисленное количество таких богов, а еще больше их уже присоединилось к большинству и, таким образом, личная ответственность каждого становится мало заметной. По крайней мере, каждым из нас. И именно в тот момент, когда мы мыслим, говорим или действуем.
     Итак, когда в шесть часов холодного ноябрьского утра луч пыли у меня над головой испугался предательского звонка будильника, я открыл глаза и понял, что проснулся в совсем другом мире. Все предметы вокруг были знакомыми, они заполняли хорошо знакомое мне пространство моей комнаты, и я был совершенно уверен, что, подойдя к окну, увижу обычный городской пейзаж, такой же, каким он был еще сутки тому назад. Но все вещи казались только своими двойниками из другого мира, все предметы и воздух между ними были словно сотканы из другой ткани. Так было потому, что предметы вообще созданы не из ткани; в неё заворачивают их на своём дне наши глаза.  
     Именно глаза. Глаза, с которыми больше никогда не встретиться. В наказание за то, что вчера я совершил самый тяжкий из всех грехов. Грех, который каждый из нас многократно совершает каждый день. Я преступил черту. Я вероломно ворвался в чужой мир, навсегда оставив в нём свой след. Но это я понял чуть позже.
     По обыкновению я подошёл к окну и отдёрнул правую штору. За окном был виден обычный городской пейзаж, такой же, каким он был ещё сутки тому назад. Солнечная пыль туманом покрывала весь видимый сверху город, а на безоблачное небо было больно смотреть. Но именно этого мне было и нужно. В пятнадцать минут седьмого каждое утро, кроме выходных, по диагонали с юга на запад небо в этом месте пересекал самолёт. Я не знал, откуда и куда он направляется. Мог лишь догадаться, что никакого отношения к местному аэропорту он не имел – он летел на максимальной высоте, которую, вылетая из него, он не успел бы еще набрать, и не смог бы ее сбавить, если бы собирался там приземлиться. Поэтому в этом самолете летели никто из ниоткуда в никуда, что делало его прекрасным выбором для моей цели. А цель моя была проста: я хотел обогнать время. Когда я довольно давно изучал теорию вероятностей, мне попалась задача, согласно которой самолет, совершающий рейсы с определенной частотой, имеет шанс потерпеть в какой-то момент катастрофу на определенном отрезке своего пути. Решение этой задачи я уже давно забыл как, собственно, и всю теорию вероятностей. Но мысль эта спала во мне до тех пор, пока мне однажды не пришлось встать в шесть утра, чтобы идти на экзамен, к которому я плохо подготовился. Моя ненависть к самому себе и желание одурачить бессмысленно потраченное мною время в тот момент перенеслись на никого, летящих в этом самолете никуда из ниоткуда. Мне захотелось, чтобы этот самолёт взорвался прямо у меня на глазах. Таким образом, я стал бы свидетелем чего-то такого значительного, что, скорее всего, никто, кроме меня, не увидел бы, потому что в такое раннее время люди обычно еще спят. А те, кто не спит, на небо не смотрят, им некогда заниматься ерундой. К тому же от этого начинают болеть и слепнуть глаза. Об этом событии лишь через несколько часов передали бы в новостях как о свершившемся факте, а в течение этих нескольких часов всё случившееся находилось бы вроде вне времени и, будучи причастным к этому событию, в некотором смысле вне времени оказался бы и я сам.
     Когда днем я общаюсь с людьми и думаю об этом, мне становится тошно от собственных мыслей; оттого, что я ежедневно целенаправленно встаю в такую рань только для того, чтобы воспользоваться несчастьем других людей в своих корыстных (и, признаться, довольно сомнительных) целях. Но, ложась спать и выставляя будильник на следующее утро, я думаю, что как раз в этой ситуации я не меняю ничьего мира, я просто могу воспользоваться неизбежностью, которая иначе может вообще пропасть даром. Таким образом, смерть этих никого приобретет хоть какой-то смысл.
     Если бы те, с кем я общаюсь днем, узнали об этой стороне моей жизни, то они всенепременно назвали бы меня циником. Или подумали бы так. Лицемеры. Разве не более преступно каждый день врываться в мой мир, пытаясь изменить его? И разве только мой?.. Они ежедневно пересекают десятки чужих путей. Но невозможно пересечь путь даже нескольких сотен никого, просто смотря на них издалека, откуда неразличимы лица.
     Я уверен, что меня за это назвали бы циником. Вообще, меня часто так и называют, не понимая, какой делают мне комплимент. Ведь похвалы всегда льстивы, а брань – искренна, поэтому мне искренне приписывают качество, которое я в себе так ценю. И я люблю нарываться на комплимент, кокетливо обнажая эту часть своей личности. Например, когда за ужином я спокойно продолжаю есть, в то время как по телевизору идет репортаж о гибели тысяч людей в результате стихийного бедствия, о захвате заложников террористами, или просто о чьей-то смерти. Ведь, разве возможно остаться живым, если осознать разом все предсмертные муки погибших и страдания оставшихся в живых их близких? Нет, у скорби есть свой предел. Тогда зачем же лицемерить? Я не верю, что слёзы окружающих меня в такие моменты людей порождены скорбью. И вообще, что это слёзы. Это слюна стервятников, которые жаждут насытиться любовью к себе, вкусив самолюбия других. В конце концов, ведь мы могли бы никогда об этом и не узнать, и наши пути не пересеклись бы. Зачем же давать мертвым вероломно менять судьбу нашего мира?
     По правде сказать, я понимал, что, скорее всего, никогда не дождусь ожидаемого. Та ненависть к себе давно умерла, а ее место заняло желание побыть немного наедине с собой, посмотреть сверху на город, где всё повторяется из разу в раз, где каждое утро снова возрождается жизнь, и ты видишь ее, но не присутствуешь в ней. Да и гоняться наперегонки со временем тоже бессмысленно – силы явно неравны. Однако в то утро меня мучило неясное чувство. Сначала это вызывало страх. Любое чувство, которому мы не можем дать имя, вызывает страх. Потом я подумал, что боюсь умереть заживо, что это чужие угрызения совести, которые обычно всегда оставляли меня, когда я вечером выставлял будильник и выключал на ночь свет у себя в комнате. Ведь если это именно они мучили меня сейчас, то значит, я навсегда разучился быть самим собой. Хорошо, что я, по крайней мере, еще был способен этого бояться!..  
     Но при более глубоком размышлении всё оказалось не так мрачно. Во всяком случае, мое Я было живо. Просто, вчера вечером я отправил послание, которое изменило чей-то мир. Но это не был никто, чей путь мне никогда не пересечь. И за это по закону, не ниспосланному Богом и не писаному людьми, я был обречен проснуться в другом мире, который был лишь двойником того, в котором я уснул. И это чувство наполнило меня до предела.
     До самого предела скорби. 

13.02.2005                   


Євген Є. Коровін

Коментарі

Популярні дописи з цього блогу

TARAS SHEVCHENKO HAYDAMAKY Introduction (translated by Eugene E. Korovin) All passes, all changes, with no end for ages. Where did it get to and whence show up? The matter is latent to dunces and sages. Living and dying… One thing is in bloom, Another has withered, forever has withered, And shrivelled leafs have been scattered by breezes… The sun will arise as at first it arose, The stars beaming purple will shine as at first. They will shine on later, and you, the pale-faced, Along blue expanses will put to the skies. You’ll glance at a draw-well and boundless ocean, A sea waving roughly, and brightly will shine Both over the Babylon’s ancient garden And what our sons are to take as a burden. You are everlasting!.. I thrive in the talk As with a dear soul in talking along, Chanting the reflection you whispered at night. Advise me once more what to do with my sadness As I’m not abandoned or orphaned one, I do have my offspring but the fa...
Коровин Евгений Речь и психоаналитическая техника (размышления над Семинарами 1 и 11 Ж.Лакана) [1]      Пытаясь сказать что-либо о столь наполненных смыслами текстах, каковыми являются работы Фрейда и Лакана, с неизбежностью обрекаешь себя на упреки в том, что некоторые из этих смыслов, – для кого-то, возможно, вполне очевидных, – были упущены, а в изложении же затронутых произошло значительное отклонение. Однако, уже благодаря этому первому опасению, можно наметить отправную точку дальнейшего изложения, которая, в случае возникновения указанных упреков, сможет послужить докладчику своеобразным апологетом. Итак, в качестве отправной точки мы берем пропуски и отклонения речи . Таким образом, мы с самого начала оказываемся в самом центре рассматриваемых проблем, поскольку сами понятия пропуска и отклонения ставят перед нами целый ряд вопросов: Что в речи пропускается? От чего речь отклоняется? Почему и зачем образовался пропуск или произошло отклонение? Отк...